К 80-летию освобождения Ленинграда
Блокада Ленинграда для Байкальского музея – тема живая и трепетная. Во время Великой Отечественной войны директор Байкальской лимнологической станции Г.Ю. Верещагин участвовал как консультант в ледовых работах на Ладожском озере, а сама станция стала домом для эвакуированных ленинградцев З.Д. Матрёнинской, Т.Б. Форш и ее сына Володи, Н.М. Аничковой, для Д.Н. Талиева и его семьи. В 2021 году было поставлено на музейный учет особое документальное собрание – 82 блокадных письма этого выдающегося ихтиолога, специалиста по бычкам Байкала (БМ ОФ КП –7306 – 7387).
Д. Н Талиев в студенческие годы
Дмитрий Николаевич Талиев (1908-1952) закончил биологическое отделение физико-математического факультета Ленинградского университета, где его научными руководителями были К.М. Дерюгин, В.А. Догель, Л.С. Берг. Там же состоялось знакомство с будущей женой – Александрой Яковлевной Базикаловой. Весной 1932 года они были приглашены на Байкальскую лимнологическую станцию в качестве научных сотрудников.
В 1939 году, после 7 лет работы на Байкале, семья вернулась в Ленинград, где у них родился долгожданный сын Сергей. Дмитрий Николаевич перешёл на работу в Зоологический институт (ЗИН). В июне 1941 года, за две недели до начала войны, Александра Яковлевна, оставаясь сотрудником БЛС, вместе со своей матерью и 2-х летним Сережей вернулась на Байкал. И с этого момента начинается обмен телеграммами, письмами и почтовыми карточками между Ленинградом и Лиственичным. Талиев тоскует по родным, бесконечно повторяет на разные лады их имена («Милая Шу!», «Шурочка»,»Сергунька»), но полон желания жить и работать.
Дмитрий Николаевич пишет ежедневно, порой отправляя по несколько писем или открыток в день, что позволяет считать семейную переписку «летописью» начала войны. Откроем некоторые страницы этой военной, блокадной летописи…
Почтовая карточка 1941 года.
В конце июня Талиев описывает работы в ЗИНе по переносу ценных коллекций в подвал. Работают и в выходные, родителям разрешают приводить с собой детей. Дмитрий Николаевич пишет: «сейчас столько работы, что люди не считаются с бессонными ночами», «…многим все эти дни кажутся скверным сном, и вот проснешься и окажется это неправдой, просто обычный, милый, мирный выходной день». Начинаются ночные дежурства, а затем и «земляные работы» (рытье окопов), на которых Талиев проработал 13 дней под бомбежками, без нормального питания. С присущим ему оптимизмом пишет, что даже немного отдохнул: «природа действовала вроде валерьянки».
С болью Дмитрий Николаевич рассказывает в письме от 29 июля о начале эвакуации детей в возрасте от 3 до 15 лет на Урал: «…матери свои не свои…», «не могу на них смотреть без слез, все думаю о Сергуньке, уж очень о нем стосковался. До чего же удачно вы уехали, мои милые». Мама Дмитрия Николаевича описала невестке это событие более подробно: «Была эвакуация дошколят и от Среднего до Малого двигалась огромная толпа с детьми. Шли очень медленно, т.к. маленькие ножки не торопились, и поэтому процессия была торжественной. Дети все чистенькие, и даже веселые, а родители украдкой вытирали слезы и с удвоенной нежностью смотрели на своих малышей. Бедные дети, они и не сознавали, что их, может быть, в последний раз одевали любящие руки и кормили сластями».
Д. Н.Талиев А. Я. Базикалова
В конце августа в письме впервые говорится о необходимости маскироваться, а в сентябрьских письмах появляется упоминание о комендантском часе. На конвертах писем появляется штамп: «Просмотрено военной цензурой».
С сентября в письмах всё чаще говорится о бомбежках. «В ночь с 10 на 11 ЗИН принял первое боевое крещение – были зажигательные бомбы, но с дежурившими в тот день Штаком и Аргиропуло они были быстро потушены. Были зажигательные бомбы и во дворе нашего дома, и опять-таки благополучно. Фугасных поблизости от дома, к счастью, не было, поэтому в комнате сквозняков еще нет, в ЗИНе же их достаточно. В Ин-те я теперь дежурю через 2 дня на третий постоянной пожарной тройкой: Самойлович, Игорь и я, предыдущее дежурство было весьма неприятно. Мы с Самойловичем сидели на крыше и надо сказать, пережили не одну неприятную минуту. Кажется, что попал прямо в какую-то преисподнюю, м. б., это даже не лишено своеобразных красот, но красот безусловно сатанинских, достойных мерзавца Гитлера».
Иногда письма обрывались, а после торопливым, неровным почерком Д.Н. описывал только что произошедшую вражескую атаку: «…Сейчас в окончании письма был перерыв, т.к. была почти двухчасовая тревога. Несмотря на сегодняшний, яркий день, над городом завязался здоровый воздушный бой, такой, какого, пожалуй, еще не было, самолеты крутились друг за другом, как в котле, где были наши и фашистские, понять было абсолютно невозможно».
Нередко в письмах слышатся переживания о знакомых и незнакомых людях. «Все последнее время варимся, как в котле: бегаем на чердаки во время беспрерывных воздушных тревог (а их бывает по 8-10 в сутки), стаскиваем в подвал остатки спиртовых коллекций. Почти все мужское население Ин-та переведено на казарменное положение (т.е. находятся в Ин-те круглые сутки). Тяжко, Шу, тяжко, нервы напряжены до последней степени, беспрерывные бомбежки губят не только физически, но и до бесчувствия уматывают. Проклятые немцы бросают какие-то совершенно гнусные фугасы, создающие настолько сильную взрывную волну, что рушатся даже здания, находящиеся по соседству. Жутко сидеть во время воздушных тревог на чердаке, часто теперь мы даже не выдерживаем, но еще страшнее и больнее за сотни гибнущих в обломках маленьких ребятишек. Чем они-то повинны! Их вывезли в близлежащие к Лнгр районы, а потом при подходе немцев пришлось обратно возвращать в Лнгр.».
«Занятная картина теперь у нас по вечерам в «катакомбах» в Ин-те. До 10ч. (пока разрешается ходить) идут ночевать все чады и домочадцы в Ин-т и ночью там целая ночлежка». «Вчера я помогал А.А. Штокелю переносить его вещи в Ин-т, т.к. их дом разнесли в ночь на вчера. Бомба упала в их дом исключительно удачно для А.А.; она прошибла все 5 этажей и еще в земле сделала воронку. Разнесло всю лестницу, кухню и одну из комнат (исключительно удачно, что вся семья Штокелей была в одной комнате). Когда Штокели очухались, с трудом открыли дверь в соседнюю комнату и обнаружили, что сверху сияют звезда, внизу-же зияющая пропасть. Вылезали все они из квартиры уже по пожарным лестницам».
«17.11.1941. За последние дни налеты чрезвычайно усилились и опять моментами становятся прямо невмоготу. Главное, раньше они хоть бомбили в основном промышленные предприятия, а теперь разбрасывают бомбы куда попало. Зато с каким наслаждением смотришь, когда наши зенитки (или истребители) собьют один, другой этот сволочной бомбардировщик».
Оставшиеся в Ленинграде мама Талиева Мария Александровна и младшая сестра Мая были для него и отрадой, и одновременно постоянной болью. В самом начале войны они могли уехать к родным на Урал, но Мария Александровна не хотела оставлять сына одного, надеялась на то, что уедут вместе при эвакуации ЗИНа.
Cемья Талиевых Базикаловых
Самая тяжелая тема, затронутая в письмах, – тема голода. Поначалу родные сотрудников ЗИНа могли оставаться на ночь в институте и ходить в столовую, размещенную в этом же здании, но это продолжается недолго. После Талиев старался приносить домой свой обед, но для троих человек этого было катастрофически мало. В конце октября работники ЗИНа (и их родственники) выезжают собирать урожай, в основном кормовую свеклу, в Парголово. От собранного выдают семьям 5%. Собирать небезопасно, но желающих очень много. Описывается в письмах охота на голубей и кошек. Радостью была уха из маленьких аквариумных рыбок или скелетов байкальских бычков. Письмо конца ноября: «Я думаю, вы даже не представляете, насколько здесь голодно… Больше всего я болею за маму с Маюшкой. Я пытаюсь делить с ними свой обед; дают тарелку супа (вода, в которой плавает кубик шпика и 7-8 ржаных лапшин) и раньше кашу по 25 гр., а теперь свиную котлету в 50 гр. Единственно сейчас выручают кошки. Отсутствие горючего – в прошлом месяце дали 0,5 л. на человека, в этом нет ничего – мы же отрезаны, сообщение только самолетное. Хоть бы открылся наземный путь передвижения».
В этих условиях Дмитрий Николаевич с коллегами увлечённо работает над новым оборонным проектом. Речь идёт об изготовлении стерильного биологического материала для перевязок гнойных ран: «Наша тема, по существу, – массовая фабрика мушиного материала. Получение стерильных личинок мух (Lucilia sericata) и параллельно аллантоина от них для лечения остеомиелита, газовой гангрены и гнойных ран. Результаты изумительные. Эта штука теперь широко распространена в США, Англии и Германии, но методика получения стерильных личинок и аллантоина была засекречена. Добились её мы с Игорем [Кожанчиковым]». Своей работой Дмитрий Николаевич гордился, отмечая, что при применении такого аллантоина зачастую не нужна ампутация. Способность Талиева и его товарищей уйти с головой в работу помогала на время забыть о голоде, холоде, бомбежках: «Великое всё же утешение, что можешь за работой забываться и делать столь полезную и плодотворную для фронта работу».
Последнее письмо учёного из Ленинграда датируется началом ноября 1941 года. Возможно, были ещё письма, но они не сохранились. Ранней весной 1942 года при долгожданной эвакуации машина, в которой ехала семья Талиева, попала под обстрел, вещи и документы утонули. Чудом выжившие Талиевы вернулись в Ленинград… А в апреле на Байкал пришла телеграмма: «Еду Иркутск четвертый вагон шесть мама умерла Мая урале встречай целую Митя».
Последняя телеграмма
Мама Д.Н. Талиева Мария Александровна умерла в блокадном Ленинграде. По информации, указанной в Книге памяти «Блокада, 1941–1944», дата её смерти – март 1942, место захоронения – Пискаревское кладбище. Сестру Майю Дмитрий Николаевич отвез к отцу на Урал, а сам поехал дальше – на Байкал, к семье. Сын Сергей писал о приезде отца в своих воспоминаниях: «Помню приезд отца на санях, в тулупе со станции Байкал. Первое время он был очень истощён и подавлен. На мои наивные расспросы «о войне» отвечал неохотно».
Приехав на Байкал, Дмитрий Николаевич всё так же рвётся работать, старается быть полезным фронту. Он занимается интенсификацией рыбного промысла и задачей получения медицинского рыбьего жира из байкальских налимов.
До конца своих дней Талиев работал на БЛС. После скоропостижной смерти в феврале 1944 года Глеба Юрьевича Верещагина Дмитрий Николаевич заменяет его на посту директора станции. Дмитрий Николаевич смог совместить руководство станцией с научными исследованиями, но в 1947 году передал свой пост опытному гидрохимику из Ленинграда Василию Александровичу Толмачёву, а сам приступил к работе над монографией «Бычки-подкаменщики Байкала». Закончил работу он в 1952 году, но, к сожалению, не дожил до её выхода в свет. В мае 1952 года Дмитрий Николаевич серьезно заболел и скоропостижно скончался в возрасте 44 лет. В 1955 году монографию издала его жена А.Я. Базикалова, которая всегда поддерживала Дмитрия Николаевича во всех его начинаниях и трудах.
Байкальский музей стремится сохранять память о людях, чья научная
деятельность связана с исследованием Байкала. Сохранившиеся документальные свидетельства помогают глубже понять судьбы ученых и время, в котором они жили.
Хранитель фондов БМ СО РАН
А. Ю. Пономарева
